40 лет назад, 31 декабря 1983 года, в Литве ввели в эксплуатацию первый блок Игналинской атомной электростанции (ИАЭС). На «прибалтийской стройке века», а позже на самой станции работали более тринадцати тысяч человек. С одним из них встретился журналист kontekst.lv.
Выпускник Уральского политехнического института Владимир Плетнев в 1985 году приехал в Снечкус (ныне — Висагинас) из Свердловска (ныне — Екатеринбург). С тех пор его жизнь неразрывно связана с жизнью атомной станции, которая сейчас все еще находится в стадии ликвидации.
«После Чернобыля тревожнее не стало»
«Я окончил физико-технический факультет, — рассказывает Владимир. — Специализация: дозиметрия и защита от ионизирующих излучений. Попал на Игналинскую АЭС по распределению — сразу в отдел радиационной безопасности (РБ). Сначала работал инженером, а с 1986 года до 2001-го был начальником смены РБ. Задачи: организация радиационно-опасных работ, наблюдение, контроль, выдача каких-то рекомендаций. На станции многие работы попадают под это определение. Риск достаточно условный, хотя, конечно, он был. Особенно когда станция работала. Были и помещения, и оборудование с достаточно высокими радиационными полями, и без ума, без контроля можно было получить соответствующую дозу».
Информация с сайта ИАЭС:
«В 1986 году были завершены монтажные работы второго реактора, ввод его в эксплуатацию был намечен на этот же год. Но из-за аварии на Чернобыльской атомной электростанции, эксплуатировавшей реакторы типа РБМК — такие же, как и в Игналине, — все пусковые работы второго блока ИАЭС были перенесены. Он был введен в эксплуатацию лишь 31 августа 1987 года. К тому времени строительство третьего блока было выполнено на 60 процентов, но после Чернобыльской аварии работы по его строительству были законсервированы, а в 1989 году полностью остановлены».
Владимир Плетнев хорошо помнит то время.
«Мне после аварии на Чернобыльской станции тревожнее не стало, но было, знаете, такое неприятное чувство — большая трагедия случилась, большая авария. Может, в какой-то степени, скажем так, "повезло", что это случилось еще при действующем кое-как Советском Союзе. Потому что провести такую мобилизационную работу по устранению последствий вряд ли смогла бы отдельно Украина или отдельно Россия — очень много человеческих ресурсов было мобилизовано, большие средства... И с нашей станции очень много людей ездило, участвовали там в ликвидации последствий».
При упоминании известного сериала HBO «Чернобыль» Владимир улыбается. Говорит, что хорошо помнит, как некоторые кадры снимали на Игналинской АЭС.
«В столовой для них антураж какой-то делали, некоторые работники станции участвовали в массовках. Я не участвовал, но сериал смотрел. Блочный щит выглядел очень реально, его, по-моему, у нас и снимали. Что касается содержания этого сериала — чернуха какая-то, с действительностью, на мой взгляд, он имеет очень мало сходства. Самый, по-моему, яркий пример — это как шахтеры вели себя со своим министром. Это вообще, я не знаю, что надо курить, чтобы такую сцену придумать. Даже в Википедии, которую нельзя обвинить в лояльности к Советскому Союзу, и то написано, что тогдашний министр угольной промышленности пользовался большой популярностью у работников, так как прошел снизу — от простого шахтера — до самого верха. Ну и как-то не похож он на того хлюпика, которого там показали. Тот был такой фактурный мужчина…»
К тому времени, когда Владимира после института распределили в Литовскую ССР, он уже был женат. Но в Снечкус сначала приехал один.
«Квартиру сразу не дали — сначала заселили в так называемый ДГТ (Дом гостиничного типа), — вспоминает он. — Небольшая комнатка, наверное, девять квадратных метров. Жена заканчивала учебу на Урале, а когда защитилась, приехала сюда. Четыре года, по-моему, мы в ней жили».
До восстановления независимости Литвы Игналинская АЭС была в подчинении министерства среднего машиностроения СССР. С независимостью юридически станция стала литовской. Но руководство АЭС, по словам Владимира Плетнева, осталось прежним. То есть на работу персонала исторические перемены в то время никак не повлияли.
«Я как работал, так и продолжал работать, — говорит он. — Станция тоже продолжала работать. Поначалу были трудности, как и везде, с выплатой зарплаты, но это нас затронуло, наверное, в меньшей степени. Мне хватало на все, я вполне свободно жил тогда, и это с учетом того, что довольно долго в семье работал только я один».
Единственное, до последнего времени город был исключительно русскоязычным, а сейчас стало больше литовцев здесь появляться, да и местные жители все больше разговаривают по-литовски. И на станцию, когда старые кадры стали уходить, в основном, приходила молодежь уже местная и с соседних городков. И, конечно, здесь стало гораздо больше литовской речи.
У вас с литовским языком не было проблем?
У меня должна быть 2-я категория, она у меня есть: окончил курсы и честно сдал экзамен. Но поскольку в работе редко используем литовский язык, не могу сказать, что я очень хорошо им владею. Сейчас на станции коммуникация на двух языках — на литовском и на русском. Официальное делопроизводство, конечно, на государственном, но многие между собой общаются по-русски. Все, что касается моей технической работы, нормативных документов, я знаю на литовском, а больше мне и не надо. Случаи, когда люди лишились работы на станции именно из-за незнания языка, мне неизвестны.
Наш собеседник вспоминает, что как только Литва стала независимой и зашла речь о вступлении в Евросоюз, сразу же пошли разговоры об остановке станции.
Почему закрыли?
Это не у меня надо спрашивать.
Ну вы же наверняка обсуждали это с коллегами в коллективе?
Коллектив может много чего наговорить. На мой субъективный взгляд, Литве столько электричества не надо было. В другие страны Балтии тоже, наверное, с избытком шло. Были всякие интересные случаи. Скажем, продавали электроэнергию в Латвию, зарабатывали денежку, а за поставленную электроэнергию мы обратно получали… электроэнергию из Латвии. Поскольку там гидроэлектростанции и был паводок высокий, и у них образовался избыток электричества.
В последнее время перед остановкой станция иногда не на полную мощность работала. Было время, когда один блок стоял на минимально контролируемом уровне. Изначально электроэнергия шла в Россию и Белоруссию, потом отношения с этими странами стали не складываться… Тем более что в России и своей энергии хватало — там ведь тоже в промышленности был застой, а генерирующих мощностей, рассчитанных на Советский Союз, было достаточно много.
Информация с сайта ИАЭС:
«Реакторы РБМК не снабжены такой защитной оболочкой, как у современных атомных электростанций других типов, которая задержала бы распространение радиоактивных материалов в случае аварии. Поэтому часть политиков и организаций западных стран придерживаются мнения, что риск эксплуатации реакторов РБМК не может быть уменьшен настолько, чтобы они были достаточно безопасны для эксплуатации в течение продолжительного времени».
В результате Литва накануне вступления в ЕС и НАТО, с учетом международных стандартов безопасности работы атомных станций, приняла решение прекратить работу Игналинской АЭС. Первый блок атомной станции был остановлен в конце декабря 2004 года, второй — 31 декабря 2009-го. При остановке первого блока на Игналинской АЭС работали 3517 человек, при остановке второго — 2354.
«Кто-то доработал и ушел на пенсию, кто-то уехал сразу с восстановлением независимости Литвы, — вспоминает Владимир. — Это была такая естественная убыль персонала. Но в связи с остановкой блоков, конечно, сокращалось и количество работающих. У нас было перед распадом Союза около 5000 человек на станции. Но туда входили много таких, скажем, непрофильных предприятий. Например, свой автобусный парк, столовая огромная, которая обслуживала всех этих людей, городские службы многие к станции относились. Поэтому довольно много людей ушло именно с этих непрофильных предприятий. Естественно, была убыль и непосредственно среди персонала АЭС. Сейчас там работают около полутора тысяч человек».
Владимир Плетнев и сам до сих пор работает на станции, правда, сейчас уже не по той специальности, по которой работал сначала. С 2001 года он ушел в Службу снятия АЭС с эксплуатации.
«Сначала была работа в проектировании и строительстве могильника радиоактивных отходов, а с тех пор как его полностью построили, работаю здесь же ведущим инженером, — поясняет он. — Сейчас идет вывод Игналинской АЭС из эксплуатации. Это очень длительный процесс — нельзя просто на ключ запереть станцию и уйти. Самое первое — это ядерное топливо, но его практически вывезли уже из блоков. Оно находится в хранилищах — в специальных контейнерах. Но даже без топлива есть системы и оборудование, которые остались достаточно радиоактивными. Их просто так бросить никак нельзя, как нельзя бросить и здание самой станции. Его нужно поддерживать в нормальном рабочем состоянии, иначе, если оно «провалится», вся радиоактивность, которая там накоплена, выйдет наружу.
Надо всю эту радиоактивность вместе с оборудованием собрать, демонтировать, либо дезактивировать — довести до чистого состояния и вернуть в виде металлолома или каких-то металлических изделий. Либо превратить в отходы и безопасно утилизировать — захоронить. А оборудования там много. По плану, в 2038 году мы должны дойти до состояния зеленой лужайки».
Решили остаться в Литве
В завершение беседы с Владимиром Плетневым, спрашиваем его, почему он остался в Литве, а не уехал, как многие его коллеги с ИАЭС, на родину — в Россию?
«Желание уехать было, но не когда станция начала закрываться, а несколько раньше — когда распад Союза начался, — отвечает специалист-атомщик. — Однако в то время и в России начатые строительства атомных станций замораживались. И там хватало своих специалистов, поэтому податься особо было некуда. Хотя многие уезжали и находили где-то себе работу.
А у меня здесь уже была квартира, были дети и так просто куда-то ехать — непонятно куда — было стремно. Поэтому решили остаться. Я взял литовское гражданство, когда Литва предложила. Раздумывал, конечно, но все-таки, поскольку решил жить здесь, то выбор был сделан.
Что связывает с родиной? Сейчас только воспоминания. Родители сначала уехали в Германию на постоянное место жительства, отца сейчас уже нет, а мать сюда привезли. У жены до недавнего времени мать жила на Урале — ездили туда. Но сейчас ее тоже нет, поэтому только друзья остались школьные. И все».
