Rus.nra.lv продолжает серию материалов о жизни мирных украинцев в военное время. Наш сегодняшний собеседник — учительница музыки из Одессы Инна.
Российская армия разрушает жилые дома, храмы, исторические здания, магазины в украинских городах. С весны участились удары российских войск по Одессе — одному из главных портов, через которые Украина вывозила зерно. Последний налет на город был совершен накануне ночью.
Как вы переносите массированные удары по Одессе?
Первые взрывы мы переживали на Фонтане, когда перебирались жить в офис. Я боялась оставаться дома на Успенской — это в центре, — почему-то мне казалось, что сюда прилетит скорее. Мне казалось, что, поменяв локацию, мы как будто переехали в другой город. Такое было ощущение, выходишь - и сразу парк, уточки, вечером гуляем, как-то эти медитации помогали. А потом мы переехали в квартиру знакомых на Маяковского, и там уже нас застали ракетные удары на 2 мая, на 9 мая, 23 июля, когда после заключения зерновой сделки бомбили порт. Тогда мы уже были на Маяковского — и я помню, как это было страшно. В 11 часов утра Андрей, мой муж, слетел с дивана от звуков бомбежки, я мысленно уже дочери написала, что «все в порядке». Я подумала, что «уже все», потому что это было очень сильно и очень близко.
Но сейчас мы в общем адаптировались. Все это время мы находимся в городе, работаем, поддерживаем тех, кто рядом. Свою задачу я вижу в том, чтоб помогать другим людям преодолевать проблемы, которые выпали на нашу долю. Выматывает то, что эти сирены — ночные, потом полдня невозможно себя привести в порядок.
Как я привожу себя в порядок? Во-первых, стараюсь на этом не зацикливаться, понимаю, что это не последнее испытание. Во-вторых, пытаюсь из этой, наихудшей ситуации извлечь что-то хорошее: мы живы, случайных смертей не бывает. Видимо, надо к чему-то легче относиться, переоценка ценностей для чего-то дается. В тот момент, когда идет предупреждение, что на территорию Украины летят российские ракеты и через сорок минут они уже будут здесь, ты начинаешь по-другому думать вообще.
Что вы видели и слышали в день удара по Спасо-Преображенскому собору?
В час ночи мы проснулись от звука сирены. Потом пошли взрывы, они были очень страшными. Это было довольно близко в сравнении с тем, что обычно бывает здесь. Где-то в час ночи я инстинктивно вылетела из постели, побежала в кухню и там, в технической комнатке при кухне, легла почему-то на пол и стала молиться. Ощущения были примерно как при землетрясении. Я так себе и говорила: это землетрясение, толчки, повлиять на них никак невозможно, все равно будет трепать. Сын, который живет в пригороде и подписан на разные телеграм-каналы, начал мне в это время писать: будьте осторожны, под ударом порт, будут еще запуски.
Самое страшное, что так много ракет, как в этот раз, еще не было никогда. Рефлекторно организм ожидал, что раз объявили о четырех ракетах, будет четыре толчка, четыре взрыва — обычно так. А тут еще, и еще, и еще. На второй толчок мы услышали жуткий стеклопад, я подумала, что у нас повылетали стекла — наши фасадные окна выходят на улицу. Между взрывами мы вышли на балкон, но нет, наши окна были целы. Оказалось, это полетели окна в бизнес-центре на Военном спуске, недалеко от нас: видимо, взрывной волной прилетело. У нас типичный одесский дворик, в него выходят несколько квартир. Стали выходить соседи с фонарями, проверять, потом девушка с собакой вышла прогуляться, несмотря на то что уже был комендантский час — животные тоже тяжело все это переносят.
Но потом опять пошли взрывы. Еще и еще. А потом мы получили короткое видео, видимо тут же, в соборе, записанное: что нет у нас теперь собора. Я подумала, ну мало ли, драматизирует человек. Предполагала, что ударной волной что-то вынесло, вылетели стекла, но, конечно, не представляла масштаб разрушений. Это было что-то невероятно жуткое, потому что удары были в несколько волн.
В 8 утра мы решили прогуляться. Вышли на Военный спуск, встретили знакомых моего мужа Андрея. Увидели разрушения в бизнес-центре — там повылетали стекла из окон офисов. Там, куда попала ракета, уже работали экскаваторы, был развернут спасательный центр, опрашивали людей, видимо, чтоб потом помочь. Рядом стояли машина медицинской помощи, машины с водой и с кофе.
Потом мы пошли наверх, на Сабанеев мост, я подошла к музыкальному лицею имени Столярского, у входа стоял наш знакомый — директор лицея. Он рассказал, что находится здесь с трех часов ночи, они собственными силами пытались как-то выбитые стекла убрать: все вокруг было усыпано осколками, само здание стояло без стекол. И выглядело все, как после бомбежек в Сирии, которые показывали когда-то по телевидению.
Мы прошлись дальше, к Дому ученых. Напротив, почти на краю лестницы, — особнячок малинового цвета, тоже без стекол. В нем и дверей не было после взрывов. Рядом с Домом ученых — ресторан, там вырвана ограда: уничтожены железные арки, под которыми любили сидеть люди — просто не стало этого места.
Мы пошли на Гоголя и на Преображенскую — посмотреть, как там, потому что знали, что туда, в университетские дома, прилет тоже был. Мы живем рядом, и каждый вечер туда летом, до комендантского часа, выходили туда на променад. Где-то за памятником Малиновскому в дом, видимо, попала ракета: было снесено пару этажей или полтора этажа одного дома, это близко от бульвара искусств Жванецкого. Жуткая картина: все перемешано с глиной, как после землетрясения или извержения вулкана, невозможно дышать, всюду пыль.
А потом мы, конечно, пошли к собору. Я сразу поняла, что там ракета попала прямо в центр, и, видимо, взорвалась. Там пожар был. Никаких слов не подберешь, это глубоко трагично.
Я потом разговаривала со своей мамой, которая живет в России. Она поддерживает нас, но мне почему-то всю эту горечь хотелось вылить на нее. Хотя лично она не виновата. Но первая эмоция - виноваты как будто они все. Потом уже я маме сказала, что я одно поняла после всех этих дней, - что ноль рождает ноль. Ноль личностный, ноль того, кто это делает, кто эти приказы отдает — он ничего больше не может, он только все приводит к нулю. Деструкция, разрушение, уничтожение — что еще? Я не знаю, что за задача там стоит и сколько нам еще придется противостоять агрессии.
До разрушения собора еще сохранялась какая-то надежда, что есть какие-то вещи неприкосновенные, но сейчас этого нет. Я после этого поняла, что в любой точке города мы все страшно уязвимы, прилететь может хоть куда.
Как изменила война вашу жизнь в бытовом плане?
Было очень тяжело зимой, когда не было электроэнергии. Когда после ракетного обстрела не было света двое-трое суток. Воду, к счастью, нам дали быстро, но отсутствие света, интернета и короткий рабочий день было тяжело переносить. Приходилось ходить в центры незламности (несокрушимости. - укр.), там и ели, и сидели с ноутбуками, и заряжали телефоны, и общались. Моя коллега, которая на Дерибасовской живет, практически все время там была, и уроки проводила онлайн оттуда. Там есть свет, еда, и там можно было заряжать гаджеты и пауэрбанки. У нас четко было по времени: дали свет, газ есть — греем воду в кастрюле, согреваемся. При +14 часто вставали в ночи, потому что у нас электрокотел, и, если нет света, он не работает — отопления нет. Научились выживать. Не все же могут купить генераторы.
Сейчас, летом легче, и, хотя ракетные обстрелы есть, но они не поражают наши подстанции. Может быть, этого не будет, хотя сейчас уже началась активная работа, нас готовят к тому, что зима будет непредсказуемой.
Как изменилась жизнь вашей семьи?
Нас война сплотила еще сильнее. Мы научились по-новому проводить досуг, выдумывать себе развлечения. Раньше мы ездили куда-то, сейчас — не можем. Но мы научились видеть много интересного вокруг себя. Научились больше говорить друг с другом, больше обсуждать, и думаю, что мы стали более искренними. Начали проговаривать какие-то вещи, которые, может быть, не успевали проговаривать раньше. Сейчас на это есть время, мы много находимся вместе. Могу сказать, что наши отношения только укрепились.
Моя дочь сейчас в Испании, она уехала туда еще до войны. Она поначалу звала меня к себе, но потом смирилась с тем, что мама сделала свой выбор.
А почему вы не уехали?
Во-первых, у меня муж призывного возраста. Поначалу, увидев мою очень эмоциональную реакцию на первую сирену, он предложил мне уехать. И потом еще эту мысль иногда продвигал, но я сделала все, чтобы этот вопрос больше не поднимался.
А во-вторых, я работаю с детьми, и у меня, одной из немногих в школе искусств, где я преподаю, родители с детьми не выехали. Когда в сентябре мы встретились с коллегами и обсуждали, сколько детей в офлайн-режиме осталось у каждого, у меня оказался самый большой класс в школе. Я спрашивала у мам: почему они не уехали, у всех же дети, у кого-то один ребенок, у кого-то двое. Они отвечали — не хотят оставлять мужей.
На что вы сейчас надеетесь и что помогает жить?
Помогает жить и работа, и город. Дух все-таки у одесситов такой, что мы умеем с юмором смотреть даже на самые черные вещи. И огромные силы придает востребованность— если бы здесь нечего было делать, то, конечно, можно было бы задуматься. Но мы здесь нужны, мы оба работаем, муж — в компьютерной сфере, я преподаю фортепиано. Мы занимаемся спортом, устраиваем прогулки. Есть искусство, передачи, фильмы, которые мы смотрим. Есть книжки, которые мы читаем. У нас есть такая традиция, когда один вслух читает — другой слушает.
Что сейчас читаете?
Я сейчас читаю несколько книг параллельно, рассказы Шолом-Алейхема и роман «Пятеро» Владимира Жаботинского. Когда было совсем трудно, читала дневники Юрия Олеши. Он как раз описывал, как бомба прилетела в Одессу. И эти ощущения так совпадали! Он же описывает те же улочки, центр. Дневники Олеши, как ни странно, оказались актуальными, все совпало с тем, как это было сто лет назад.
Стараемся каждый день чем-то себя наполнять, гуляем много, ходим к морю, наблюдаем. Взрыв на Каховской ГЭС на некоторое время подпортил ситуацию, но море уже очистилось. Мы не купаемся, потому что у берега могут быть мины — но мы видим, что море все время в движении. Оно очищается, и это можно сравнить и с нашими надеждами. Мы надеемся, что все преходяще, все очистится. Мы точно как море - да, побушуем, поволнуемся, потерпим, но что-то выработаем новое, что-то приобретем.
Мы стали дружнее с обычными людьми. Если видишь кого-то, кто нуждается в помощи, сразу хочешь помочь. Как-то я увидела бабушку одну на пороге магазина, и видно, что она чего-то хочет, спросила: «Ну хоть бы, - говорит, - кусочек сыра». Я тут же купила сыр для нее. И не только я так поступаю, но и другие люди, если надо какое-то лекарство купить, услышать, посочувствовать. Хотя война не принесла решения социальных проблем, например — не исчезли бездомные, но я думаю, что мы становимся более человечными и более чуткими, мы на этом пути. Помочь, рассказать, поддержать, иногда даже просто обнять - это становится естественным совершенно.
