Что делать с «инородными» архитектурными объектами в Старой Риге? Какие здания следует восстанавливать, а о каких забыть? Уродует ли современная архитектура центр города или дополняет его? Как приход в Ригу Rail Baltica изменит образ города? Что будет с латвийскими усадьбами? Можно ли верить обещаниям политиков увеличить финансирование науки? На эти и другие вопросы в интервью nra.lv отвечает профессор Латвийской академии художеств, вице-президент Латвийской академии наук, академик Оярс Спаритис.
В Риге есть здания, которые не слишком хорошо «вписываются» в архитектурный облик города — например, Триангульский бастион на набережной Даугавы или Centra nams на площади Республики. Многие странные здания были построены в последние десятилетия, многие — остались в наследство от советских времен. Будут ли такие «инородные» объекты жить долго?
Основной тон нашего разговора определяют тяжелые вопросы, вы спрашиваете, каким является мое видение ситуации. И это мое видение мотивировано только и единственно любовью к своей земле, стране и обществу, из-за чего я болезненно переживаю, когда мы спотыкаемся или падаем, болезненно переживаю наши ошибки и нашу близорукость и пытаюсь самому себе дать ответ на вопрос — почему это происходит так, как происходит. Могло ли быть лучше? Хотелось бы верить. Будет ли лучше или хотя бы разумнее? Хотелось бы верить. Потому что любовь не кончается.
Теперь о конкретном вопросе. Много что определяет наличие потребности в земельном участке под таким зданием, что-то определяется ценностью культурного наследия (если таковая имеется, но эта «ценность» подвержена конъюнктуре), многое определяется архитектоническим качеством. Жизнь — это относительное понятие, современным постройкам их строители дают гарантию на два года — до наступления ответственности самого заказчика за сохранность здания. Но для египетских пирамид гарантия — это «чуть более длительный период». Следовательно, технические параметры и конструктивное качество определяют одну часть жизни здания, а его иконографическая ценность (если таковая имеется) — другую.
В Германии есть города, исторические центры которых во время Второй мировой войны были превращены в руины, их просто сровняли с землей. Но после войны в этих городах взяли сохранившиеся фотографии, карты, проекты, и построили все заново — точно также, как было. Так что издали и не отличишь, сколько лет простояло конкретное здание — 160 или 60 лет. Может быть, и Риге следовало бы поступить также и восстановить не только Дом Черноголовых, но и всю Ратушную площадь в том же виде, что и до войны? Но тогда пришлось бы снести Музей оккупации...
С одной стороны, реставрационная этика регулируется международными соглашениями, такими как Венецианская хартия, документы ЮНЕСКО и т.п. А восстановление Варшавы, восстановление Гданьска из руин, восстановление бывшего дворца прусских королей в Берлине и превращение его в центр науки и культурного образования — форум Гумбольдта — показывают, что в каждой стране существует своя мотивация, свои аргументы, свое ощущение культурного наследия, и все это мотивирует к сохранению идентичности или аутентичности окружающей среды либо реконструкции.
В книге «Реконструированная история — реконструкция истории» говорится, что только сам народ вправе решать вопрос о существовании, восстановлении или реконструкции своих утраченных символов, и что только осознание народом и нацией своих ценностей является тем мерилом, которое мотивирует возрождение символа из руин, и что другие народы не имеют права возражать против этой мотивации, да и международные соглашения ничего не могут сказать по поводу исключительных случаев.
Напротив Центрального вокзала на улице Марияс раньше был незастроенный угол, но сейчас там возведены новые здания из стекла и бетона. Не вызывает ли это опасений по поводу того, что в будущем будет застраиваться еще больше свободных площадей, чтобы «залечить шрамы Второй мировой войны»?
Современный бизнес с его жаждой прибыли осознает ценность коммерческих площадей на многолюдных маршрутах, отличительная черта такого бизнеса — строительство зданий низкого качества, в особенности это характерно для Латвии. И такими являются и здания рядом с Железнодорожным вокзалом, и торговый центр Stockmann, и упомянутая вами застройка треугольной площадки строениями брутальной эстетики, низкого качества и невыразительными. Это неизбежное явление в малоразвитых странах, где лишь «культура» купли-продажи является главным мотиватором частных заказов. В госзаказе — при возможности привлечения средств из фондов ЕС — качество выше, а архитектурная эстетика и иконографическая ценность — гораздо выше.
Многоногая скульптура Homo Democraticus возле Железнодорожного моста, мурал Кристианса Бректе, обезьяна Сэм в костюме космонавта, произведения эстонского художника в выставочном зале Даугавпилса… Подобные работы у части общества вызывают огромное возмущение, осуждение, ненависть. Такая реакция является проявлением болезненности или здоровья?
Общество реагирует эмоциями. Современное общество является манипулируемым, также, как и его эмоции, и ими манипулируют. Деформация образования, отсутствие понимания современного искусства, дефицит культурного воспитания приводит к враждебным эксцессам именно по отношению к культуре.
И цензура работ эстонского художника на выставке в центре Ротко как раз и стала свидетельством беспомощности специалистов, вовлеченных в управление культурными процессами. Эти специалисты так и не сумели объяснить обществу, что художник хотел сказать своими произведениями, что он имел в виду, изображая вроде бы провокационную композицию. Ключ к иконографическому объяснению находился в руках кураторов, но они вовремя не смогли рассказать, что художник критически оценивает болезненное отношение современного общества и массовой культуры к святыням и символам, он показывает, что мы фетишизируем такие темы как банальность, нагота, пол человека, и из-за превратного понимания превращаем их в «святыни» и поднимаем на алтарь.
Если у проекта Rail Baltica будет достаточное финансирование, то в Риге произойдет масштабная перестройка, будет снесен один из мостов в Торнякалнсе и много зданий. Не было ли другого решения для соединения аэропорта с Железнодорожным вокзалом? Необходимо ли такое масштабное перекапывание Пардаугавы?
Не могу квалифицированно судить об этом, но ясно одно: во-первых, любой современный мегапроект с современными индустриальными решениями не может быть бережным по отношению к таким элементам макросреды, какими являются маленькие огородики, район частных домов, инженерные конструкции рубежа 19-20 веков, предназначавшиеся для пешеходов, извозчиков, трамвая на конной тяге и редких паровозов, проезжающих под мостом. Для моста, построенного в стиле югенд, 120-летняя гарантия — выдающийся показатель, но может случиться, что чуду техники прошлого века придется уступить прогрессу.
Во-вторых, ни один социолог, градостроитель, специалист по логистике и окружающей среде не проанализировал и не рассказал обществу, какое влияние на структуру города окажет возведение такой магистральной железнодорожной насыпи и эстакады, как этот скоростной поезд расколет Ригу на две части, нанеся непоправимые травмы функционирующему организму города.
Вторжение России в Украину вызвало такую масштабную неприязнь широкой общественности по отношению к России, что снесли памятник оккупантам, происходит переименование улиц, убран памятник Пушкину и символы Советского Союза — серп и молот — на перилах Каменного моста. Поддерживаете ли вы такие действия? Не происходит ли перегиб? Может, не стоит убирать все памятники коммунистам и русским, и не все названия стоит изменять?
Нет ничего нового под солнцем. Когда большевики победили в Петербурге, они снесли памятники и скульптуры, посвященные царям. Когда большевики оккупировали Латвию, происходило уничтожение символов свободной Латвии, это началось уже в 1940-1941 годах и продолжилось после Второй мировой войны.
Ничего не спрашивая у коренных жителей Латвии, используя позицию власти, ее прислужники проектировали, строили, устанавливали десятки и сотни скульптурных работ, мемориалов, памятников, в разной степени прославляющих оккупационный режим. Использование механизмов власти для влияния на общественное сознание всегда было инструментом принятия политических решений, и это никогда не согласовывалось с большинством общества. А использование этого инструмента похоже на ситуацию с обезьяной с ножом, которая, оказавшись в музее, может изрезать самую дорогую картину, но может забыть о ноже и начать качаться на люстре, показывая всем то, что снизу видно лучше всего.
Картины в стиле соцреализма, находившиеся в советское время на Центральном рынке, исчезли неизвестно куда. Но есть аэропорт Спилве, который постепенно разрушается, а ведь его интерьер является аутентичным свидетельством советской эпохи. Может быть, стоит оставить какие-то забавные места советских времен, чтобы было хотя бы где снимать исторические фильмы?
Специалисты по культурным ценностям оценили аэропорт Спилве и признали его охраняемым памятником культуры. Если вершителям культурной политики недостаточно силы осознания, если носителям государственной власти не хватает политической воли, если государству не хватает средств, то за некоторыми исключениями под угрозой находятся, рушатся и гибнут памятники культуры всех категорий — брошенные школы в зданиях усадеб, неиспользуемые сельскими жителями церкви, культурные символы разных эпох и веков.
С одной стороны, это диалектическое явление — то, что на руинах старого растет новое поколение, а с другой стороны, катастрофическое сокращение численности населения ускоряют износ общественной собственности и ее гибель. И если мы на протяжении всей нашей жизни видим, как эта общественная собственность неоправданно быстро изнашивается, то причин у этого только две — проблема с деньгами и проблема с сознанием.
В Латвии много усадеб, которые уже превратились в руины. Есть и находящиеся в хорошем состоянии усадьбы, в них размещаются либо школа, либо самоуправление, либо дом культуры. Но сеть школ оптимизируется. Самоуправлениям содержание таких зданий обходится слишком дорого. Как можно сохранить эти здания, которые зачастую являются и ценными историческими памятниками? Возможно, в настоящее время они не имеют применения, но в будущем они могут пригодиться?
Решения нет. Пролистайте книгу историка культуры Витолдса Машновскиса «Усадьбы в Латвии» (Muižas Latvijā), и вы увидите статистическую картину. Из ста зданий усадеб дела более или менее нормально идут у пяти-семи. Это показывает, что все процессы взаимосвязаны и развиваются параллельно: пропорционально сокращению численности населения сокращается и число работающих, и, соответственно, сокращается госбюджет — до такой степени, что все больше средств приходится занимать на внешних рынках.
Демографическое опустошение территории оставляет за собой пустые поля, дома, поселки, усадебные комплексы, затем разрушается инфраструктура, сельские дороги зарастают кустарником, и царит безысходность. Во всех усадьбах мы не откроем гостевые дома, рестораны или музеи, поскольку эти усадьбы не расположены по обочинам магистральных дорог.
В свое время усадьбы были региональными производственными центрами, они давали работу жителям и занимались производством для рынка с такой рентабельностью, что тонкий кусочек хлеба доставался коренным жителям, а землевладельцам — порядочный ломоть. И для такого способа производства не имело значения, находится ли усадьба на окраине Селии или в Эстонии. К тому же, такие усадьбы, как Каздангская, не только содержали производственную инфраструктуру — мельницу, пивоварню и корчму, пруд с рыбой, лес, поля и дороги, но и заботились о здоровье «тела и духа» обитателей поместья, здесь были построены школу и церковь, оборудован фельдшерский пункт.
Современному крестьянину, обслуживающему столько же земли, сколько когда-то принадлежало усадьбе, — несколько тысяч гектаров, на краю рапсового поля не нужны ни школа, ни докторат, ни церковь, тем более «какой-то там» бывший центр усадьбы. Таким образом, патриархальную и характерную для латвийского пейзажа 19-го и еще 20-го веков культурную среду приходится искать днем с огнем так же, как и естественный луг с яновыми травами.
Что происходит, например, на таком объекте, как Лиелстраупский замок и церковь? Как-то не заметно, чтобы там активно хозяйничали.
Не будем забегать вперед! Год назад Цесисский край перенял это государственное имущество, и, немного зная отношение жителей этого края к культурному наследию, я думаю, что где-то в департаменте развития создаются контуры управления и бизнес-плана для дворца и парка.
Проблема в том, что бюджет 2024 года и переложенные на плечи самоуправлений ранее дотируемые из госбюджета функции заставляют только еще больше затягивать пояса, а не замахиваться на новые проекты. В замке есть управляющий, он присматривает за дворцом и парком, а приход содержит церковь.
Науке всегда хронически не хватало финансирования. Изменилось ли что-то к лучшему в бюджете 2024 года? Министр образования и науки Анда Чакша («Новое Единство»), презентуя госбюджет на 2024 год, обещала укреплять высшее образование и науку, в частности, STEM-образование (наука, технология, инженерия, математика). Ощущают ли ученые какие-то положительные изменения?
Не могу оперировать точными цифрами в миллионах евро, но в презентациях чиновников министерства образования и науки устные обещания о финансировании звучат… Трагедия в другом: в нашей стране на уровне высшего руководства не хватает стратегически мыслящих людей, страной управляют чиновники, из года в год переписывающие одни и те же цифры.
При отсутствии стратегического мышления ни одно правительство не способно сформировать единую общую стратегию развития, ведь правительство состоит из нескольких блокирующих друг друга экономических группировок (я сознательно не употребляю слово «партии», потому что таковых у нас нет), и каждая такая группировка в управляемом ею министерстве делит свою часть разорванного государственного бюджета, не заботясь о том, как эти части будут коррелировать (и будут ли вообще коррелировать) с общим стратегическим планом развития страны.
Именно поэтому мы все еще не знаем, почему до сих пор не укреплена восточная граница страны; почему Латвия не обеспечила себе энергонезависимость в сфере газа и электричества; почему 10 лет понадобилось на закупку новых поездов, и почему 10 лет оказалось недостаточно для того, чтобы построить необходимую для обслуживания поездов инфраструктуру; почему качество образования только падает, хотя министерство каждый год проводит какие-то новые реформы, которые старательно разрушают то, что было «реформировано» в прошлом году; почему медработники покидают Латвию и уезжают в другие страны; почему рост зарплат и пенсий населения никак не коррелируется с зарплатами депутатов и министров — ни по скорости, ни по пропорциям? И таких «почему» так много, что ответить не смогут ни премьер, ни президент.
Если бы у нас была группа стратегически мыслящих людей с прямой связью с исполнительной властью, то мы бы пришли к модели президентского государственного управления.
Тогда можно было бы в рамках одного взаимосвязанного механизма объединить стратегические задачи, решения которых требует нынешний кризисный менеджмент безопасности: укрепление границ, снабжение армии оружием, транспортно-логистическое обеспечение, гражданская защита населения, срочное приведение в порядок и строительство убежищ, подготовка медицинской помощи для обслуживания сотен и тысяч раненых и эвакуации больных, создание резервов продовольственных и гигиенических товаров, обеспечение достоверной информации для общества, а также многое другое.
Латвия может гордиться множеством талантов как в сфере точных наук, так и в гуманитарной сфере. Это обнадеживает! Но не складывается ли такая ситуация: латвийские ученые создают свои работы в теории, а на практике их используют в других странах, поскольку в Латвии недостаточно развито опирающиеся на науку производство?
Часть ответа содержится в моем предыдущем ответе. Если бы Латвийским государством руководили стратегически мыслящие люди, которые могли бы договориться об общих целях и средствах достижения этих целей, если бы премьеру не приходилось все время держаться за шатающееся кресло, и он мог бы определять повестку дня, ставить задачи и назначать реальных, а не «политически» ответственных руководителей отраслей, то, возможно, в 2025 или 2026 году мы могли бы отправиться на экспрессе Rail Baltica в Европу.
Но это уже утопия, мечта. И именно потому, что политическое руководство никогда не понимало необходимости непрерывной и растущей поддержки развития современного производства, использования изобретений наших же ученых. Но мы, как и в 19 веке, продаем бревна в Англию и торф — в Германию. А те, кто развивают перспективные стартапы, ищут и находят инвестиции за пределами нашей страны.
Правда, наши ученые на 200% отрабатывают полученные на европейские проекты деньги — деньги, которые они отвоевывают в дикой конкурентной борьбе — из-за того, что этих денег недостаточно. Но за счет финансирования, выделенного трансфером от министерства образования и науки или Латвийского агентства инвестиций и развития (LIAA), можно обеспечить поддержку лишь примерно 10% проектов, успешно прошедших проверку международных экспертов.
Вопрос: какую добавленную стоимость дали латвийскому бюджету сотни закрывающихся сейчас школ, несколько лет назад утепленных за счет больших денег из европейских структурных фондов? Какой вклад в бюджет дает строящаяся Лиепайская тюрьма за 140 миллионов? А ведь известно, что в Евросоюзе каждый вложенный в науку евро приносит от 10 до 11 евро прибыли? Только не у нас.
