Его коллеги уже пророчат ей премии и говорят, что это новое слово в современной беларусской литературе.
Kontekst расспросил Альгерда Бахаревича о творчестве в Беларуси до 2020 года: каково это, когда твои книги признают экстремистскими, и как писать о Беларуси, будучи вдали от неё.
— На презентации вы говорили, что летом 2020 просили жену не фотографировать, что происходит на улицах, потому что очень за неё боялись. Сами вы при этом много писали о протестах в фейсбук. Страх за любимую был большим, чем страх за себя?
— На протяжении всех протестов я писал, да и сейчас пишу. Я считаю, что если ты писатель, то должен писать, реагировать на то, что происходит в стране. Тем более, если у нас революция, как я могу обойти эту тему? Просто одно дело писать, а другое - идти, рисковать своим здоровьем и свободой. Наверно, у меня всё-таки было ощущение, которое осталось с последних семи лет в Беларуси, что наверно у нас не настолько всё плохо, что тебя за текст будут как-то преследовать. Я и раньше, до 2020-го года, высказывался по всем актуальным вопросам, и когда у нас были протесты, всегда писал.
В 2018-м, кажется, я ходил на акции и написал об этом эссе. И в 2020 году не было ощущения опасности письма, но было ощущение опасности улицы.
Раньше мне всегда казалось, что у этого режима есть такая особенность: если ты пишешь и высказываешься о проблемах, он не видит в тебе опасность. Литература в той Беларуси до 2020 года была маргинальная, быть публичным интеллектуалом не было так опасно. В 2013 году я вернулся из Гамбурга, где прожил 6 лет. Вернулся, потому что чувствовал, что что-то происходит. Что пришло новое поколение молодых людей, которые что-то пытаются делать, организовывать какие-то пространства, книжные магазины, журналы. Государство, в принципе, смотрело на это сквозь пальцы. Мне кажется, закон был такой: если ты занимаешься литературой или другим каким-то искусством, но не лезешь напрямую в политику, то тебя трогать не будут. У нас вся эта сфера была такой маленькой, ни на что особо не влияла. Вот когда ты Некляев [поэт и кандидат в президенты Беларуси в 2010 году], то, конечно, государство не стало на это сквозь пальцы смотреть. Вот такое у меня было ощущение.
Но до 2020-го года, за семь лет мы сделали колоссально много. Культурная жизнь в Минске просто цвела. Я не хочу называть это либерализацией, просто в то время государство не видело в нас какой-то угрозы. А в 2020-м году всё, как известно, изменилось кардинально. И правила игры, и вообще всё.
— Из книги вашей жены складывается впечатление, что она вас чуть ли не тянула на протесты. Насколько это впечатление справедливое?
— Летом 2020 мне удавалось преодолевать свой страх, потому что я считал, что, возможно, в этом раз мы сможем победить. Было такое чувство. Буквально пару недель, но оно было. Особенно в августе, когда весь Минск буквально расцвёл бело-красно-белыми флагами, столько людей вышли на улицы и милиционеры какое-то время открыто этих людей не трогали.
И хоть в чёрные микроавтобусы с тонированным стеклом хватали людей во дворах, тогда вместо страха было какое-то приподнятое настроение. Но мне очень быстро стало ясно, куда все события двигаются и чем всё закончится. Я вообще по натуре скептик и пессимист, а нам, как известно, всегда проще в кризисные времена. Ещё раньше, когда я писал «Собаки Европы», я там многое случайно предсказал, потому что мне было ясно, куда эта история ведёт. Россия, мне кажется, уже тогда была полностью готова начать войну, и я говорил, что война начнётся, правда, я думал, что это случится немного позже.
Осенью мне было уже ясно, что если Юлю [Юлия Тимофеева - писательница и жена Альгерда Бахаревича] или меня схватят, в этом не будет никакого смысла. Было ясно, что с этим протестом будет покончено, при чём самым жестоким образом. Я говорил, что скоро здесь [в Беларуси] снова появится железный занавес.
В сентябре было такое чувство, что мы, сотни тысяч людей, ходим по городу, весь этот город обошли, и что? Это стена, и трещины в ней не видно. Мне тогда стало понятно, что они не остановятся ни перед чем. Если им скажут, они будут убивать. Законов никаких больше нет. В такой ситуации должны быть стратегии, а никаких стратегий протеста я не видел. Мы просто ходили, ходили, ходили и рисковали всё время.
Я думаю, люди очень долго ждали, что Лукашенковские так называемые элиты дрогнут и начнут рассыпаться, а они - наоборот - плотно объединились вместе с силовиками вокруг своего провадыря.
— А к отъезду из Беларуси вас подтолкнуло какое-то конкретныое событие, или это было уже просто такое стечение обстоятельств?
— В октябре 20-го был такой день, когда нам пришлось долго убегать по дворам от силовиков. Шёл дождь, и мне стало плохо - и сердце схатило, и голову. Я сказал Юле, что не могу дальше бежать, что я сейчас просто упаду в лужу, и всё, сдохну. А за нами гнались, была облава. Но мы как-то добежали до магазина и спрятались там.
И это был для меня день унижения, день позора. Я бежал и думал: почему я, писатель, который не нарушал никаких законов, должен вот так вот убегать, умирать просто под этим дождём в этом страшном сером Минском дворе? После этого я сказал Юле: «Всё. Уезжаем». Я думал, что мы можем просто не успеть, а нам ещё так много надо сделать. Мы молодые люди, творческие, - нам так много ещё надо всего написать, создать, сказать этому миру, и миру ещё есть что нам сказать.
Тогда мы и начали готовиться к отъезду. У меня было много контактов с западными коллегами, и я знал, что есть много фондов, готовых поддерживать писателей, которые находятся в опасности. Я обратился к знакомым, и очень быстро мне предложили поехать в Австрийский Грац. Сначала речь шла про 6-7 месяцев, но мы с Юлей задержались там подольше.
— Две ваши книги в Беларуси признаны экстремистскими...
— Да, они признали две книги экстремистскими официально, то есть через суд. О книге “Последняя книга пана А.” в документах написали, что даже экспертиза не нужна, потому что экстремизм там очевиден. И дело по этой книге инициировал ГУБОПиК (прим. ред.: ГУБОПиК - государственное управление по борьбе с организованной преступностью и коррупцией. Это подразделение считается самым жестоким и до сих пор регулярно пытает задержанных). Для меня ГУБОПиК - это беларусское гестапо, и если с иском о моих книгах обращается именно оно, то я думаю, что и автор пострадал бы точно.
Но на самом деле, я точно знаю от людей, которые и сейчас живут в Беларуси, что там по факту запрещены все мои книги. Их повыбрасывали отовсюду. И если кто-то приходит в книжный магазин и спрашивает, есть ли у них что-то из Бахаревича, на этого человека смотрят так, будто он с луны свалился.
— А как вы вообще приняли новость, что вашу книгу признали экстремистской?
— С одной стороны я, конечно, был очень горд. Меня это страшно порадовало, потому что это значило, что мои тексты как-то попадают в нерв этого времени, этой страны. Что я правда свободный человек, свободный писатель. Книга «Собаки Европы» была первой художественной книгой современного живого писателя, которую в Беларуси признали экстремистской.
С другой стороны это большой удар по мне как по писателю. Мои читатели, по крайней мере, до 2021 года, жили в Беларуси. Фактически меня просто отрезали от моего читателя в Беларуси. Сейчас там даже те, кто хочет читать Бахаревича, не имеет такой возможности, потому что это опасно. Есть, конечно, электронные книги, но беларусы всё равно очень любят бумажные.
Моя связь с читателями из Беларуси очень ослабла за последние годы, но я думаю, что они читают то, что я пишу в фейсбуке. В этот же период у меня за границей вышло несколько очень важных книг, но насколько я знаю, читают их только те, кто уехал из страны. И таких людей очень много.
— А после вынужденного отъезда вам пишется легче или тяжелей? Это полезная дистанция или болезненная оторванность от Беларуси?
— Пишется мне легко - я профессиональный писатель и практически всю взрослую жизнь этим занимаюсь. Для этого надо иметь определённый навык писательства. Ты занимаешься этим всё время и не можешь иначе, это твой способ говорить с миром. Для меня нет большой разницы - где бы я ни жил, я везде буду писать книги и писать эссе. Проблема в другом - для того, чтобы писать о Беларуси, о родном Минске и беларусских деревнях, надо быть в Беларуси. Чувствовать запах минского метро, слышать, как разговаривают люди и как они выглядят. Этого всего у меня нет.
Осенью будет уже четыре года с моего отъезда из Беларуси, и у меня для писательства остаётся три пути. Первый путь - это писать по памяти. Использовать свои воспоминания, которые, слава Богу, живые и очень образные. Так я написал книжку «Мальчик и снег» о своём советском минском детстве. Второй путь - это писать такие книги, где место и время не имеют особенного значения, писать своеобразные притчи. Так я написал «Площадь победы» - в ней поднимаются актуальные для Беларуси проблемы, но для самой этой книги мне не нужен ни Минск, ни Беларусь. Я поместил своих героев в выдуманный мир. И есть третий путь - писать о тех, кто уехал, потому что у нас в изгнании тоже очень интересно. Какую страну ни возьми, где живут беларусы, везде есть свои вызовы, свои комичные ситуации, сложности и проблемы.
Почему бы не писать про нас? Мы что, какая-то другая раса или люди с другой планеты? Мы тоже люди, мы здесь и мы пробуем жить свои маленькие жизни среди всего чужого. В изгнании есть свои плюсы - ты открываешь для себя мир, другие культуры и другие языки. Ты всё время учишься. Я думаю, что все мы, уехавшие, очень поумнели и избивились от многих иллюзий.
— Есть беларусы и беларуски, которые живут только мечтами про возвращение, и есть те, кому сейчас очень комфортно. Вы ближе к какому дагерю?
— Сказать, что я чувствую себя комфортно, я совершенно не могу. Изгнание есть изгнание. Для писателя это, возможно, сложнее, чем для других людей, потому что вся твоя работа завязана на языке. Если ты пишешь по-беларусски, то сейчас очень трудно найти вне Беларуси людей, которые интересовались бы твоей литературой, твоей страной. С другой стороны, мы сейчас живём в Германии, до этого жили в Австрии и Швейцарии, а я более-менее владею немецким языком, Германия мне совсем не чужая страна. В этом смысле мне намного проще, чем десяткам и сотням тысяч беларусов.
Передо мной сейчас стоит очень важная задача: я хочу покинуть эту нишу писателя-изгнанника, от которого обычно требуется высказываться о политических событиях и критиковать режим, и творчеством которого никто особенно не интересуется. Мне надо гораздо больше, я хочу выйти из этой тени, и в стране, где я сейчас живу, я хочу стать частью её великой, многоязычной, многонациональной литературы.
