«Мне повезло, я выжила и могу рассказать», — говорит Татьяна Соколова, акушерка из Мариуполя, сейчас живущая в Эстонии. Почти 50 дней она и ее коллеги под обстрелами принимали роды в подвале мариупольского роддома № 2.
В марте Соколова получила в Лондоне премию имени Анны Политковской от организации RAW in WAR. Эту награду вручают женщинам — защитницам прав человека в войнах и конфликтах. Портал nra.lv поговорил с Соколовой о том, как выживали мариупольцы после российского вторжения, как акушеры и врачи принимали роды при свете фонариков, и как украинцам живется вне родины.
Как для вас началась война?
Утром 24 февраля Мариуполь обстреляли. Прилеты были рядом с родильным домом: из окон стали сыпаться стекла, женщины проснулись, началась паника. Они кричали, плакали. Хотя люди в последнее время говорили о войне, думаю, что большинство пациенток не верили, что Россия нападет.
Мы, медики, пытались успокаивать их, говорили, что все будет хорошо. Женщины начали собирать вещи, заворачивать своих малышей, звонить домой мужьям и просить их забрать. Через час всех рожениц, которые на этом настаивали, забрали родственники. После этого роддом еще какое-то время проработал в обычном режиме.
Со 2 марта обстрелы стали постоянными. Бомбы с неба, «Грады», обстрелы с моря. Мариуполь запылал. Начали гореть дома, над городом стоял смог. Второго марта с утра были сильные обстрелы, а вечером наш дом загорелся из-за прилета. На тот момент в городе уже не работали магазины, скорая помощь, пожарные. Я попросила сына отвезти меня на работу, потому что 3 марта у меня была смена. Тогда мы еще не знали, что это такая длинная война, и почему-то я в сердце своем ожидала, что это должно вот-вот закончиться.
Я правильно понимаю, что на работу поехали вы не одна?
Второго марта пропал свет, газ, всякая связь. Вечером собралась наша семья, пришли соседи со второго этажа, и мы поехали в родильный дом, в подвал. К тому моменту там было уже очень много людей, семьи сотрудников, жители соседних домов. Потом мы подсчитали, что в подвале нас было сто семьдесят человек. Среди них — и роженицы с маленькими детками, которые не смогли уехать, потому что левый берег, где находился роддом, был отрезан от центра города и от других районов.
Как вы решились работать в подвале?
К тому моменту у нас был запас небольшой медикаментов, о котором позаботилась наш главврач Людмила Яковлевна. Были медики. И к нам, кажется, третьего числа первый раз пришла женщина. В тот день был страшный обстрел, на улицах стали появляться трупы, которые не было возможности убрать, потому что не прекращался огонь российской армии. Ночью, как говорили, сильно работали снайперы. И в эту ночь к нам пришла женщина, у которой начались схватки, и она под обстрелами, рискуя жизнью, собралась к нам в роддом вместе с мужем. Она прибежала в истерике, мы вначале даже испугались, а она кричала нам — «Тетеньки, тетеньки, как хорошо, что вы есть! Я не знаю, что мне делать. У меня начались роды, помогите».
И тогда, видя мужество этой женщины, у которой ничего с собой не было, даже пеленочки, мы, моя бригада, решили, что, раз так нужно, раз нет ни больниц, ни скорой помощи, ничего, мы останемся и будем помогать до тех пор, пока в нас будут нуждаться.
Неужели ни у кого не было мысли уехать?
Мы собрались и пообещали друг другу, что никто из нас не убежит. Нас было всего четверо: акушерка, доктор, анестезиолог и детский врач, и мы понимали, что, если хоть один уйдет, то будет очень тяжело, и мы не справимся. Все остальные, кто мог, не был раздавлен, не был скован страхам, иногда приходили и помогали помыть что-нибудь, убрать.
Не понимаю, как вы работали. Нужны же электричество, вода, стерильные инструменты.
В подвале было темно днем и ночью, потому что окна вывалились сразу, их забили матрасами. На улице было очень холодно, минус двенадцать, по-моему. Света не было. Был генератор и небольшой запас соляры. Генератор включался два раза в день: утром на час, когда все заряжали телефоны, и вечером тоже на час. Когда у женщины начинались схватки, ее заводили в наш оборудованный родильный зал. Работали при свечах, при лампадках, при свете фонариков в телефонах. Когда подходило время, включали генератор, и уже при свете женщина рожала своего малыша. Мы делали какие-то манипуляции, осматривали родовые пути. Потом уже я убирала кровь, мыла инструменты, если успевала.
Воду сливали из батарей, из бойлеров. У нас во дворе был большой резервуар, в который пожарные машины привозили и сливали воду до войны, и вначале эту воду мы использовали как техническую. Но когда рядом люди узнали о том, что там есть вода, ее очень быстро вычерпали.
За чистой водой не левый берег реки ездил мой сын Костя: там во дворе была скважина. Было очень сложно добраться туда под массовыми обстрелами, скважина работала только днем.
В мою задачу входила еще стерилизация. Инструмент замачивали в дизсредстве, которое я собрала с четырех этажей отделения.
Скольким роженицам вы смогли помочь?
До того, как мы уехали, к нам пришло двадцать девять женщин, но родилось двадцать семь детей. Две женщины потеряли детей, один ребенок был убит. Двадцать семь живых здоровых детей, слава Богу.
Как долго вы продержались в роддоме?
Я пробыла там до конца, почти пятьдесят дней. Закончилось все тем, что к родильному дому подъехали два автобуса с военными, вооруженными автоматами, и нам дали час времени, чтобы мы собрались. Автобусы направлялись в поселок, где были фильтрационные лагеря, чтобы проверить всех жителей нашего подвала. Больше не было никаких обязательств, некому было оказывать помощь, и мы решили, что нужно уезжать и добираться до Украины.
Это было очень рискованно. Коридоров из Мариуполя не было. Была история, когда колонна из шести машин двинулась в сторону Украины, и возле поселка Никольское танки их расстреляли. Первые три машины сгорели со всеми пассажирами. Было очень опасно ехать в никуда, но у меня был очень болен муж, и мы стремились выехать, чтобы спасти ему жизнь. Связи не было никакой. Кто-то в подвале сказал, что в Бердянске бывают договорные коридоры, по которым можно выехать в Запорожье. Мы доехали до Бердянска и узнали, что коридора уже нет и вряд ли будет. Тогда мы поехали через посадки, проселочные дороги, миновали много блокпостов, и нас выпустили. Мы поехали во Львов, а потом в Эстонию.
Почему в Эстонию?
Так как мой муж очень болен, нам нужна была помощь. Я знала, что в Эстонии есть больница, которая работает на основе мединститута и тесно сотрудничает с институтом в Финляндии, они очень успешны. Это была основная причина нашего решения.
Как вам живется в Эстонии? Как вашу семью здесь приняли?
Эстония оказывает большую помощь украинским беженцам. С нами хорошо общались во всех соцслужбах, отвечали на все вопросы. Мой сын намерен устроиться на работу, но ближайшее место, где можно найти ее, находится в 180 километрах от города Валга, где мы живем.
Эстония принимает беженцев из Украины, дает им защиту, оплачивает жилье, выплачивает социальные выплаты — 200 евро на человека. Правда, это маловато, но можно найти работу. Эстонцы достаточно дружелюбны.
Успели ли вы побывать в других городах Эстонии?
Я была в Таллинне, и он мне очень понравился, и мы хотим туда переехать. Город, где мы сейчас живем, очень маленький, работы здесь нет. Я думаю, что в столице больше возможностей, и я, может быть, устроюсь по специальности. Но, если честно, для меня эта страна — временное пристанище. Я живу надеждой на победу Украины, как и все украинцы, и мечтаю вернуться домой.
Что вы почувствовали, когда узнали о присуждении премии Политковской?
Я испытывала двоякие чувства. Я была очень тронута, но я бы очень хотела не оказаться в тех условиях, в которых я оказалась. И очень бы хотела, чтобы все эти мужественные женщины, которые пришли к нам в роддом, рожали там без света, кормили своих детей, — чтобы они никогда не оказались в ситуации, из-за которой мне надо было давать эту премию.
